Елена: При первом прочтении я думала, как же жалко, что не прочитала такую книгу в институте, когда мне было 18-19 лет. Я подумала: где же эта книжка была, почему она не показала, как можно писать текст, что есть такой пласт литературы, который дает совершенно другой опыт. Ты просто хочешь, чтобы ее прочитали все люди, которые на каком-то самом начальном этапе, чтобы увидеть, что бывает по-другому. Бывает другая структура, бывает другое устройство текста, бывает другой текст, и он тоже работает. Он не должен быть монументальным, прилизанным, он может быть странным, может говорить о странных вещах, о тяжелых, сложных, веселых — и все в одной куче.

Ольга: Когда ты открываешь первую главу, на тебя сразу падает история о рождении мертвой девочки, мертвой дочери Лидии: в этот момент ты забываешь дышать и с ужасом идешь дальше. Этот текст тебя хватает цепко, но это не то ощущение, когда автор тебя забирает; это такое ощущение, когда он вцепляется в тебя и трясет за плечи, приподнимает над полом и не дает вырваться, ты как в тисках. <...> При этом она умудряется тебя сразу заключить в объятия, и это очень осязаемое ощущение. Мне интересно, когда вы откроете эту книгу, возникнет ли у вас это ощущение. Это, конечно, невероятно, что она делает. С самого начала дает понять, что книга будет не легкая, при этом дает очень мощную поддержку.

Елена: Моя совершенно неочевидно любимая глава посвящена тому, как Лидия проходила наказание за вождение в нетрезвом виде вместе с рабочей бригадой из трудовых мигрантов. Я ее люблю, потому что она, возможно, лучше многих в этой книге показывает, кто такая Юкнавич на самом деле. Это какая-то жутко открытая, очень внимательная женщина, которая видит в людях людей. Это для меня всегда очень приятный момент — обнаружить, что хороший писатель еще и хороший человек. <...> Нет ощущения, что она пытается понравиться в этом тексте, он написан естественно, спокойно, без надрыва, без пафоса. Но именно из этого фрагмента ты еще больше чувствуешь, что за человек за кадром.


Ольга: Одна из моих любимых сцен — когда героиня дает отпор своему отцу, перед тем как уехать в колледж — в моей голове звучала капслоком, шрифтом 36 кегля. Ситуация сексуального насилия со стороны отца — тяжелая история, которая проходит через всю книгу стежками. И в этот момент чувствуется, какая она молодец, ощущение того, что ты все время где-то с ней. Удивительным образом, ты просто идешь с ней рядом, и она ни на минуту не дает почувствовать, что это что-то неживое. С тобой рядом всегда живой человек: ты можешь радоваться за него, она может тебя бесить, в какие-то моменты ты можешь ее осуждать и смеяться, потому что юмор у нее невероятный.

Ольга: Это нелинейное повествование, поэтому это не мемуары и не автобиография. <...> Когда я смотрю на этот текст, исходя из образа воды и того, что с ней происходит, у меня создается ощущение, что человек сидит у водоема памяти своего опыта. Периодически всплывают какие-то эпизоды, воспоминания, или поднимаются со дна камни или водоросли. С одной стороны, это динамический текст, а с другой — созерцательный. Я замечаю, что я говорю о Юкнавич в противопоставлениях. В ее манере есть вещи, которые, казалось бы, должны быть противоположными. Текст написан о тяжелых вещах, при этом с заботой и поддержкой.

Я считаю, это очень кинематографичная проза, и будет здорово, если в экранизации сохранят темпоритм, напластования и переплывания туда-сюда. От темпа и структуры текста вы получите удовольствие, причем она делает это ненапряжно. Это естественно, как вода, вы просто погружаетесь.

Как есть водоем, который питается подземными водами, подземными источниками, ключами, родниками — такое же ощущение возникает и от Лидии.

Елена: Во-первых, мне совершенно точно показалось, что она будет употреблять обсценную лексику в русском языке. Я не знала, насколько издательство на это согласится. Еще она не будет выбирать выражения: она и в английском их не выбирает. Встал вопрос, как подобрать всю ту лексику, которая в английском такая уместная, где ничего не торчит. Ты представляешь себе героиню, чувствуешь, что именно так она разговаривает. Это не выдумки и не нарисованный образ, именно так она и говорит. <...> Книжка то замедляется, то ускоряется; то пишет девочка, то тетенька, то шутит, то пытается надавить, местами уколоть. Мне было важно, чтобы это чувствовалось и осталось.

Ольга: Такое ощущение, что она держит тебя в объятиях и все время говорит: «Я есть, я живая. И ты тоже живая, и у тебя есть место. У текста есть место, у памяти есть место, у моего горя есть место, оно есть у тебя, у твоей обиды, у твоего горя, радостей, желания вести себя безумно, пробовать новое, извергать какие-то тексты. У твоей жизни и у тебя самой есть место!» <...> Я не перестаю поражаться ее честности. При том, что это мастерски сделанный текст, ремесленная работа, она очень здорово умеет, понимает, чувствует, что надо делать с текстом. Ты не видишь швов, склеек, того, что-то делают специально с тобой. Она настолько живая, открытая и естественная, и тебе хочется к этому прильнуть, с этим быть, потом идти и жить.

Елена: Я еще хотела добавить, что, кроме юмора, у нее есть самокритичность. Она не просто шутит, она еще не боится выставить себя в нелестном виде. Это не выглядит как позерство: она это делает впроброс, как-то скользко, но ты понимаешь, что к себе она относится не слишком серьезно. Она может себя видеть со стороны в каких-то моментах, оценить себя со стороны. И это очень важное качество, которое делает юмор не злым, а человечным.

Ольга: Юкнавич писала книгу для тех, кто готов сдаться или уже сдается, для тех, кто не знает, как быть, что делать с собой, что делать со своей жизнью в этом конкретном моменте, для тех, кто не знает как быть со всем, что случилось. Она говорит о том, что хотела в этой книге дать место своему горю, дать ему пространство, чтобы стать сильнее. Она надеялась, что при прочтении книги в памяти читательниц найдутся такие ресурсы. Память вам поможет пройти заново этот путь и даст милосердное и мирное пространство, в котором вы сможете существовать с собой. Найти место для своего горя или боли, которую вы пережили, проговорить ее. Опять же, заполнить водой этот резервуар, не держать в себе.